Илья Машков
Экспонированное на первой
выставке "Бубновый валет" (1910) огромное полотно Ильи Ивановича
Машкова (1881-1944) "Автопортрет и портрет Петра Кончаловского"
ошеломило многих. В полуобнаженных фигурах музицирующих силачей с грубо
размалеванными телами и шаровидными бицепсами присутствовала та доза эпатажа, к
каковой русская публика в ту пору еще не привыкла. Картина и была задумана как
манифест нового подхода, предлагаемого новым выставочным сообществом.
Скандальная слава вообще
сопутствовала молодому Машкову - азартному и предприимчивому самородку,
набравшемуся жизненного опыта "в людях" (работая в лавках у
торговцев), прошедшему "университеты" в европейских музеях, но
изгнанному в 1909 году из стен Московского училища живописи, ваяния и зодчества
(МУЖВЗ). Впрочем, еще обучаясь, Машков с большим успехом учил сам - его студия
(1904-1917; в 1925 преобразована в Центральную студию Ассоциации художников
революционной России (АХРР)) была самой дорогой и одновременно самой посещаемой
в Москве. Поразив зрителей и критиков "варварским" напором своей живописи
на выставках "Золотого руна" и "Салона Издебского"
(1909-1910), Машков нашел свое место среди художников, составивших общество
"Бубновый валет" (П. П. Кончаловский, А. В.
Лентулов и др.). "Валеты" утверждали
материальность мира и "низкого" предмета; щедрость и мажорность машковской палитры, изобильность его натюрмортных
постановок оказались созвучны программе объединения. В стремлении вернуть
искусство "с небес на землю" художники этого круга ориентировались на
"ремесло" - уличную вывеску, поднос, лубок. Машкову такое ремесло
было родным с детства, и примитивизм его натюрмортов и портретов - самый
простодушный и подлинный ("Ягоды на фоне красного подноса",
"Натюрморт с ананасом", оба 1908; "Портрет мальчика в расписной
рубашке", 1909; "Автопортрет", "Портрет дамы с
фазанами", оба 1911, и др.).
Яркое начало стало одновременно
"звездным часом" художника - к середине 1910-х годов его живопись
утрачивает дерзкую стихийность, зато возникает вкус к фактуре вещей, и сами эти
вещи делаются "избранными", драгоценными. Гиперболизм
являет себя уже не только в масштабе полотен, не только в
"богатырстве" плодов и грузности женских тел, но и в антикварном
богатстве натюрмортных и интерьерных сюжетов ("Натюрморт с парчой",
1914; "Натюрморт с фарфоровыми фигурками", 1922, и др.). Пристрастие
к материальному миру, естественно, приводит Машкова в классический лагерь: в
1920-е годы, в ситуации противостояния "левых" и традиционалистов, он
оказывается среди последних и, в отличие от друзей-"валетов", организовавших
в 1928 году Общество московских художников, связывает свою судьбу с АХРР. В тематической программе АХРР существовала установка на одическое
прославление прекрасного настоящего, куда вписывались съестные
"апофеозы" художника ("Хлебы", "Снедь московская.
Мясо, дичь", обе 1924).
Академический идеал советской
живописи выглядит сбывшимся в его натюрмортах 1930-х годов. ("Ананасы и
бананы", 1938; "Клубника и белый кувшин", 1943). Но слишком многое из созданного им в поздний период - ниже его
возможностей, и, видимо чувствуя это, с середины 1930-х он подолгу живет в
родной станице, уклоняясь от участия в общественной и художественной жизни
столицы.
Новое, триумфальное открытие
живописи Машкова случится позднее, в связи с общим интересом к искусству 1910-х
годов. И в сознании потомков он останется одним из самых ярких художников того
времени.
